Яна Глазкова - Жоэль и Поль

– Хорошо. Знаешь что вы натворили?

– Нет.

– Вы нарушили все, что имело систему. Вы явились, как третья сила. Знаешь, что такое революция?

– Знаю. Читал. Почему мы платим за то, что не совершали? Почему мы платим за то, что не писали? Почему мы своими душами платим за какую-то вселенскую ошибку?

– А кто, если не вы? Кто еще будет платить? Ты думаешь, есть некто, кто отвечает за все? Думаешь, есть некто, кто отвечает за боль, за смерти детей? Думаешь, эти некто горят в аду? Думаешь, есть этот самый ад? Думаешь, есть черти с рогами и наколенными вилами?

Зала тряслась от громового голоса. Казалось, если воочию увидеть обладателя такого голоса, то он окажется несравненно мал, ничтожен и коротконог. Голос гремел с такой силой, что по праву мог принадлежать только маленькому человеку, который всю жизнь доказывал людям вокруг, что его щуплость и мелковатость – не повод для чувства превосходства у окружающих.

– Не имею ни малейшего представления. Но мы, но мы, что жили по закону, по любви, мы те, кто не преступали черты. Мы даже не несем ответственности за собственное рождение!

– Так ли не несете? Думаешь, люди рождаются просто так? Думаешь, человек – это случайность? Или каждый рожденный ребенок принимал решение и помнит об этом решении, покинув утробу матери?

– Я не знаю. Я не вылезал из чрева матери, я не знал своей матери, как и отца. Я не знаю ничего, кроме того, что люблю Жоэль.

– Ты не знаешь, беспечно предъявляющий мне обвинения и требующий чего? Чего ты требуешь?

– Быть.

– Как я могу позволить тебе быть, если ты не несешь ответственность ни за что. Ты не то что не достоин куколки, ты не достоин и побега травы.

– Ну, а что ты можешь сделать? Что ты сделаешь со мной? Убьешь – убей! Помести меня в вечные агонии разлуки, лиши меня всего. Что в итоге получишь ты? У меня нет ни земли, ни матери, ни корней, ни будущего, ни профессии. Чем же тебе кормить мой страх?

– Ты думаешь, самое страшное – потерять? Самое страшное – это забыть, что ты потерял, самое страшное – это вечное осознание собственной не принадлежности к этому миру. Агония в том, что ты уже существуешь.

– Я существую – это агония? Так, зачем, Господи, или кто бы ты ни был, зачем я живу? Зачем все это?

– А если не это, то что еще? Что у тебя было бы, кроме?

– Ничего.

– Тебя бы это ничего удовлетворило?

– Не знаю. Все, что я хочу – это освободиться.

– Ты свободен, иди.

– Идти куда?

– Не знаю. Ты свободен – иди.

– Идти куда?

– Как куда? Туда, где ты свободен! Иди освободись!

– Да ты же тот, кто поработил, ты тот, кто создал этот огонь, тот, кто его отнял. Как я теперь, зная все это, буду свободным?

– А что тебе мешало быть свободным до того?

Поль задумался. Пот стекал, а лоб превратился в кусок лакированного дерева, на котором отливал свет помпезной люстры. Он, наверное, впервые захотел напиться как жалкий моряк, потерять все ориентиры и просто однажды не проснуться, без всех этих вопросов, без всех этих «нужно» и «должен».

– ТЫ! ТЫ! ТЫ! ТЫ мешал! Ты мне и мешал! ТЫ, все твое существо мне мешало!

– Я всегда был и буду. Так кто же мешал? Кто тебе, черт тебя подери, мешал? Кто?

Голос звучал в комнате, звучал и топтал жуков где-то на подкорке головного мозга, давил их тельца и проливал желтую жижу на пульсирующие извилины. «Кто?», « Кто?»

– Я! Я! Я! Я сам себе мешал! Освободи меня от этой агонии! Прошу, освободи меня от этой боли!

– Я не властен. Человек дал тебе жизнь, став богом, и ты стал богом, обретя жизнь.

В голове у Поля мир превратился в круглую комнату с треклятыми колоннами и треклятой лепниной и безобразным, давящим голосом откуда-то сверху! Все стало отвратительным и постылым, как протез на ноге калеки в далеком пути.

– Тогда оставь же ты меня в покое? А? Оставь тогда в покое?

– Я не могу.

– Почему? ДА почему же?

– Потому что я должен знать, умеешь ли ты нести ответственность за свою жизнь. Если я пойму, что умеешь, то дам тебе все бразды правления. Все, что я видел до этого, было ничто иное как безответственность, грубость, невежество, злость и дыра. Ты дыра, вот что я вижу! Зияющая дыра.

– Дай нам шанс. Нам с Жоэль. Если даже это будет значить один последний день – пусть так! Пусть у нас будет один последний день. Пожалуйста, дай нам один последний день!!!

– А что, если я дам тебе этот день? Что с того?

– Я прошу пожертвовать наши жизни с Жоэль ради спасения нашего создателя. Ради того человека в очках и с мокрым лбом, с нежными, слегка розовыми руками. Пусть мы заплатим всем ради его жизни. Один день нашей жизни и полное уничтожение нашего мира в обмен на его долгую и счастливую жизнь?

– Зачем тебе это?

– Если я не человек, если нет у меня ни матери, ни корней, я предпочту отдать себя и свою возлюбленную ради создателя, нежели вечно доказывать, что я человек, и что в груди моей бьется сердце.

– В зале повисла гробовая тишина, такую тишину испытывают дети, когда попадают на мероприятие, затеянное взрослыми и еще не оформленное и не открытое, мероприятие, где бегают официанты и звенит металл.

– Да будет так!

Все пропало. Исчезло. Думаете, есть смысл в их жизнях? Кому была нужна эта любовь? Этот Поль, идеальный и порочный, эта Жоэль, невротичная и мягкая? Думаете, Поль совершил благородный поступок или был трусливым диверсантом?

Глупое существо, думающее, что на него смотрят, пока дым его лживых побед вздымается в воздух? Или был он чист в своем поступке, как слеза девочки из Уганды, теряющая жизнь под телом солдата, полного похоти? Думаете, на это есть ответ? У Поля был ответ. Ответ был прост. Он ровным счетом ничего не знал, он был благодарен тому человеку в очках в роговой оправе. Он был благодарен, и это была его соломинка. Он не верил никому из тех, кто приходил к нему, ни голосу, ни пространству, ни времени, ни урагану. Он верил человеку на крыльце, поросшим мхом и ради него он был готов на все. Этот человек был просто частью, не вертикалью и даже не фундаментом, он был его отцом и матерью, он был неосознанным, единственным светом. И пусть соломинка будет такая, потому что другой, если честно, у него не было. У Поля был один день с Жоэль. Один день.

– Я благодарен тебе. Я лишь хочу попросить еще кое-что.

– Для себя, не так ли?

– Нет. Для Жоэль.

– Что же это? Вечная жизнь? Жизнь человека?

– Нет. Пусть она проживет один день, не помня всех страданий и откровений, через которые она прошла.

– Это как же? Вздумал вершить, что кому отпущено прожить?

– Нет. Просто прошу на себя взять всю ношу. Я готов нести ношу свою и ее ношу, и пусть все это будет ради того человека в душистом лесу. Ради его рук, ради этого крыльца, ради топота копыт, ради него.